“Урок”

Итак, в октябре 1926 года я окончательно вернулась из Ленинграда в Москву. Первое, с чего мне хотелось начать свое новое житье в Москве, было говенье. Я задумала причаститься в воскресенье 25-го октября, с утра исповедаться не пришлось, так как была Родительская суббота, и Батюшка был занят, пришлось отложить исповедь на вечер. Избалованная Батюшкой, я не любила исповедоваться во время службы, особенно, если была хорошая молитвенная всенощная. На этот раз я была довольно спокойна, зная, что кроме меня были еще исповедники, и потом могло быть, что Батюшка будет принимать участие в богослужении, а не исповедовать. Действительно, в начале всенощной Батюшка вышел к певчим канонаршить стихиры. Пели кроме воскресных еще стихиры Богоматери, Всех скорбящих Радости, так как ее празднование из-за Родительской субботы было перенесено на воскресенье. Вечерня прошла благополучно, но во время кафизмы я со страхом услышала какое-то движение на клиросе — это матушка Любовь расставляла ширмы, и я уже знала: сейчас начнется исповедь.

На самом деле через несколько минут матушка позвала Екатерину Иосифовну к Батюшке. «Только бы она задержалась так подольше», — думала я и мысленно прикидывала, какое место службы будет, если я пойду после всех. «Только бы канон простоять, тут уже не так страшно». Екатерина Иосифовна вышла из-за ширм сейчас же, как запели полиелей, еще была надежда, что Батюшка будет читать канон. С замиранием сердца ждала я появления его в хоре, но вот уже запели ирмос, а Батюшка не показывался, хотя уже все приложились к Евангелию. Вдруг матушка Любовь подошла ко мне: «Батюшка на клирос зовет». Сердце мое опустилось, а я-то радовалась, что буду слушать, ведь канон начали читать Юлия Васильевна и матушка.

Грустная, отправилась я на клирос. Батюшка уже ожидал меня. «Ты что такая?» — спросил он участливо, и его глаза ласково светились в полумраке. «Мне канона жалко, — объявила я капризно, — слушать хочется». «Ничего, ничего, — сказал Батюшка спокойно и ласково, — мы с тобой уже много поговорили, я думаю тебе уже немного осталось досказать». Батюшка сел, медленно опустилась я на колени и молчала. Подождав немного, Батюшка повторил, трогая меня за рукав: «Ну, что же ты, рассказывай». Но я, по удачному выражению мамы, «закусила удила» и мчалась по наклонной плоскости своих капризов, остановиться было трудно, ласково-терпеливый тон Батюшки показывал, что бояться пока нечего. «Батюшка, — заявила я, — я не могу говорить, я слышу пение и чтение, и это мне мешает вспоминать грехи» – «Так ты хочешь исповедоваться после всенощной? Ну так пойди и позови сюда Екатерину Васильевну, а сама подойдешь после», — также мирно ответил Батюшка. Я мялась, не решаясь по своей косности сразу послушаться. «Ну, что же?» — спросил Батюшка. «Мне неловко выходить из-за ширм», — заявила я. «Почему? — удивился Батюшка, — впрочем, подожди», — сказал он, точно решив что-то. Быстро поднялся и ушел в алтарь. Я думала, что Батюшка ушел на минутку, но время шло, канон читали, а Батюшка был в алтаре. Долго я ждала и надеялась, но напрасно. Выходя на ектенью, он проходил мимо меня, точно и не замечая моих смущенных, умоляющих взглядов. Я стояла расстроенная, уничтоженная, и мне уже было не до слушания канона. Я бы с радостью стала сейчас исповедоваться, если бы Батюшка вышел. Если бы только он вышел. Мне было мучительно стыдно, я поняла, что Батюшка наказывал меня за мои капризы, а сам должен был оставаться надолго после всенощной для исповедников. Матушка Любовь вышла на клирос и принялась меня бранить: «Как тебе не стыдно, из-за тебя отец после всенощной должен оставаться, думаешь ты, что делаешь?» Я стояла как на угольях и плакала. «Матушка Любовь», — позвал из алтаря Батюшка, она, не договорив, ушла в алтарь. «Не надо, не трогайте ее, чего Вы вмешиваетесь?» — услышала я тихий голос Батюшки. Запели хвалитные стихи. Вдруг Батюшка вышел из алтаря. Неужели ко мне? «Батюшка», — умоляюще позвала я. «Подожди», — ответил он холодно и прошел к певчим канонаршить стихи. Наконец, только когда начался первый час, и я, довольно намучившись, окончательно смирилась, Батюшка вышел на клирос. По моему заплаканному лицу он увидел сразу, какой переворот произошел во мне. «Батюшка, простите меня, мне очень стыдно», — начала я умолять его. «Ничего, ничего, я не сержусь на тебя, Бог простит, — отвечал спокойно Батюшка, — рассказывай свои грехи да поскорее, другие исповедники ждут». Поспешно начала я говорить, и стоило мне на минутку приостановиться, как Батюшка уже торопил, и я летела дальше. Не успели дочитать первого часа, как я уже вылетела с клироса. "Долго же Вы исповедовались", — заметила мне Екатерина Васильевна. «Если бы она только знала», — подумала я. Урок я получила очень хороший, и еще долго мне было стыдно.

На другой день, подходя под благословение, я опять просила прощения. «Не принимаю твоей просьбы», — отвечал мне Батюшка. Я испуганно взглянула на него, но добрые глаза его не соответствовали словам. "Не принимаю, потому что не знаю, в чем тебе прощать", — пояснил мне Батюшка.



Поделиться:

Вера Владимировна Бородич

Vera Borodich tРодилась она в 1905 году в Москве в семье служащего. Училась в гимназии, окончила среднюю школу, Ленинградский государственный университет (факультет языкознания), аспирантуру. Вера Владимировна Бородич стала видным специалистом по славянским языкам.

Вот как вспоминает сама Вера Владимировна о том, как она стала прихожанкой Толмачевского храма:  

«Двенадцати лет стала я интересоваться религией, ходить в церковь, читать Евангелие. С шестнадцати лет ходила в храм Христа Спасителя, познакомилась с отцом Александром Хотовицким* и стала его духовной дочерью. После его ареста в 1922 году я осталась без духовного руководства, охладела к религии, однако ненадолго.

Подробнее...

Оглавление